Петров Л. А. "Восмоминания"

До побега дело не дошло, так как Польшу проехали довольно быстро, а прорезать пол можно было только ночью, причем нож, очевидно, был плохой. Миновали Польшу, поехали по Германии. Была заметна разница между сельскими строениями в Польше и в Германии. Если в Польше было много строений с соломенными крышами, то в Германии их почти видно не было. Проезжали чистенькие немецкие городки. На одной из станций была короткая остановка. Рядом - перрон, на котором стояла группа молодежи школьного возраста. Каким-то образом они определили, что в вагонах везут русских военнопленных и стали кричать «руссише швайн» и другие ругательства. Мы вынуждены были молчать, проклиная их про себя. Так приехали мы в город Люкенвальде, расположенный недалеко от Берлина. Об этом мы узнали от переводчика, нашего военнопленного, студента, хорошо знавшего немецкий язык. Нас вывели из вагона, построили и повели в лагерь для военнопленных. Идем через чистенький городок. На его окраине - лагерь, огражденный двумя рядами колючей проволоки. Отвели в отдельно расположенный огражденный колючкой барак. Внутри - двухъярусные деревянные койки с соломенными матрацами. Кроме нас в бараке никого нет. Через ворота в ограждении, отделяющем наш барак от других, где размещались простые военнопленные, можно было иногда к ним пройти. На ночь ворота запирались. Впритык к ограждению для русских военнопленных располагались бараки для французских, английских и американских военнопленных. Они питались гораздо лучше наших, так как часто получали посылки с продовольствием от международного Красного Креста, в том числе даже шоколад и печенье. Хотя по контуру концлагеря располагались вышки, где день и ночь стояли солдаты, наши умудрялись через колючую проволоку пролезать в военнопленным-союзникам. Там их хорошо принимали, и они возвращались с подарками (продуктами). Кстати, щедрее всех были американцы. Нас переодели в какую-то униформу времен первой мировой войны. На ноги нам дали деревянные ботинки, выдолбленные из куска дерева (так называемые пантофли).
И потянулись долгие тоскливые дни. Утром - поверка, затем стакан эрзац-кофе с кусочком эрзац-хлеба. В обед - строем в столовую, где получали немного супа и кусок хлеба. Повара были наши русские военнопленные, нашим двоим мальчишкам они давали двойные порции - для роста. На ужин, как и на завтрак, - эрзац-кофе и хлеб.

В этом концлагере нас продержали месяца два. Затем нас по железной дороге привезли в рабочий лагерь, расположенный у маленького городка Борним возле города Потсдам (недалеко от Берлина). Нас поместили в небольшую казарму, огороженную колючей проволокой. Внутри неё - двухъярусные нары. В отдельном помещении - кухня. До нас здесь помещались французские военнопленные. Нас было человек 30 с небольшим. Рядом стоял жилой вагончик для охраны. Их было человек 6-7. На работу нас водили в расположенное рядом имение, принадлежавшее государству. Работа была самая различная. В первые дни (это было уже весной) работали под конвоем солдат на прополке овощей. Работать на фашистов нам было противно, поэтому мы, трое мальчишек, начали саботировать, работать еле-еле. Постовые стали на нас кричать, угрожать оружием, но мы крепились. Остальные военнопленные работали побыстрее, чем мы, но тоже медленно. Вернулись в лагерь грязные, мокрые. Так проработали несколько дней. Старший охраны, унтер-офицер, пригрозил отправить нас обратно в лагерь, что для нас было ужасно. Все-таки здесь и кормили лучше, и было спокойнее, поэтому мы (младшие) стали работать побыстрее. Работа в имении была самая различная. Два человека работали в свинарнике вместе с немецким рабочим по уходу за свиньями. Два человека - в коровнике, тоже под руководством немца. Один человек работал вместе с кузнецом по ремонту средств механизации. Два человека работали с конями. Этих военнопленных охраняли только немецкие рабочие, у которых были права полицейских. Все остальные работали небольшими группами на текущих сельскохозяйственных работах и по уборке территории, под охраной солдат. Немецких рабочих было мало, преимущественно это были пожилые люди. Они работали только в качестве специалистов. Жили они при имении в аккуратных отдельных двухквартирных домах. Жены их также работали в этом хозяйстве на вспомогательных работах, преимущественно в летнее время. Отношение немецких рабочих к нам было достаточно спокойное, даже благожелательное. Нас они особенно не погоняли, да и повода мы им теперь уж не давали.

Постепенно мы стали осваивать немецкий язык, причем некоторые из нас уже знали его вполне прилично. Из концлагеря, куда периодически ездили некоторые из нас (естественно, с конвоиром) мне привезли русско-немецкий словарь, и я даже стал читать немецкие газеты (брал у немцев) С некоторыми гражданскими немцами можно было поговорить даже о политике. Они интересовались нашей жизнью без капиталистов. Некоторые из них в свое время сочувствовали коммунистам и социал-демократам и в тридцатые годы участвовали в демонстрациях. Так, старый немецкий рабочий по фамилии Кун показывал, как он ходил с красным флагом и пел революционные песни. С другим немцем, по фамилии Штруун, наш переводчик разговаривал о преимуществах и недостатках социализма. Штруун был согласен, что капитализм - несправедливый строй, но то, как у нас организованы колхозы - тоже нехорошо. Кстати, Штруун был интересный человек, побывавший в Англии, Франции, Голландии в молодые годы, когда в Германии были трудности с работой.
Из наших военнопленных очень многие были взяты в плен в начале войны. Все желали скорейшей победы нашей армии и верили в нее, в том числе и люди, сидевшие в наших лагерях в России. О наших советских концлагерях рассказывали, что в них было лучше (даже на лесоповале), чем у немцев. Во всяком случае, хлеба там давали по 800 грамм. Вспоминаю другого, Леню Парамонова, бывшего беспризорного (он вспоминал, как скитался по вокзалам и пил воду из бачка унитаза). Затем он попал в детдом, учился в ПТУ и стал работать на заводе. Был мастер на все руки - и на токарном станке мог работать, и слесарить, и трактором управлять.
Вспоминаю другого бывшего беспризорника и его очень душевную песню, в которой были слова «Спасибо чекистам…». Из общего количества военнопленных только двое или трое были противниками советской власти. Происходили они из бывших кулаков. В спорах с ними дело доходило чуть не до драк. Правда, это было редко, на этих людей особо никто внимания не обращал.
Постепенно мы втянулись в работу и стали работать старательнее, тем более, что понимали, что явный саботаж ничего не даст. Гражданские немцы даже говорили, что русские работают лучше французов. Отношение с их стороны было вполне благожелательное. Они могли иногда, когда постовых не было поблизости, даже бутербродом угостить. Хотя было видно, что сами недоедают. Закрывали глаза на то, что мы втихомолку набирали в карманы картошку и другие овощи (это когда работали на переборке или уборке овощей). При работе в зернохранилище можно было набрать в карманы зерна. Картошку и овощи мы варили или пекли у себя в бараке на плите, которая стояла там для обогрева. Зерно толкли ступой в банках и варили себе кашу. Все это было известно и постовым, но они тоже закрывали на это глаза. Постовые были преимущественно старших возрастов. Были и молодые, получившие на фронте серьезные ранения.
Уже к концу 1943 года настроение у немцев упало. Часто от них можно было слышать: «Криг - шайзе» (война - это дерьмо). У многих погибли близкие. Из Люкенвальде иногда к нам приезжал русский офицер в немецкой форме лейтенанта. Привозил газеты на русском языке, издаваемые немцами для военнопленных. В разговорах с некоторыми нашими ребятами, которым доверял, он передавал последние новости с фронтов. Он приезжал якобы для вербовки во власовскую армию, но на самом деле этого не делал. С людьми, которым он мог доверять, он говорил совершенно другое. Мы понимали, что он наш, советский человек, и это было по многому видно. По всей вероятности, в дальнейшем он помогал некоторым нашим товарищам в побегах из лагеря.
На окрестных полях часто работали наши русские, преимущественно молодые девушки. Работали по несколько человек в мелких хозяйствах. Нам удавалось иногда поговорить с ними. Преимущественно это были девушки с Украины и южной России. Впоследствии они группами стали приходить к ограждению нашего барака. Мы общались с ними. Они пели нам русские народные и украинские песни. Мы им подпевали. Все получалось красиво. Постовые всему этому не препятствовали. Вечерами мы вспоминали спокойную, сытую довоенную жизнь. Вспоминали и пережитое в войну. Разговоры были откровенные, доверяли друг другу, опасаться было нечего. Я рассказал, каким образом и где попал в плен, в том числе и про разведзадание в районе Шапок. Один из ребят, также попавший в плен при выполнении разведзадания под Ленинградом, вспомнил, что в каком-то концлагере встречал ребят, захваченных в районе Шапок. Эти ребята рассказывали, что их предал радист нерусской национальности, который привел немцев. Людей из той разведгруппы, к которой я шел, я немного знал. Радист у них тоже был нерусский. Так что, если я и вышел бы на свою разведгруппу, то также был бы схвачен немцами. Много позже, уже после окончания войны (в 80-х-90-х годах) в газете «Ленинградская правда» мне встретились воспоминания одного из работников разведуправления Волховского фронта. По его мнению, в 1942-1943 годах из каждых 10 разведчиков, переброшенных в тыл немецкий войск, возвращались назад лишь 1-2 человека.

С начала 1943 года начались побеги. Сначала сбежал наш повар Виктор, бывший балтийский моряк, украинец, пользовавшийся определенным доверием у охраны. Очевидно, что в этом ему помогли наши гражданские русские. Спустя месяца два один из постовых видел его на дороге вблизи лагеря, но задержать его не смог. Затем сбежали еще несколько человек, в их числе двое парнишек-разведчиков. Судя по рассказу кого-то из военнопленных, побывавших в Люкенвальде, ребятам удалось устроиться в воинском эшелоне, следующем в Россию, но впоследствии они были задержаны.
Стал готовиться к побегу и я. Одет к тому времени я был в одежду, похожую на гражданскую, но на бушлате была надпись масляной краской «КG» (кригсгефонген, то есть военнопленный). Ее я сумел убрать, внимания на это постовые не обратили. Сумел сэкономить несколько порций хлеба для питания на первое время. Карту окрестностей я сумел каким-то образом добыть. Так что представлял, куда мне двигаться. Очевидно, что для некоторых товарищей все это не осталось незамеченным. Однажды бывший офицер-пограничник наедине мне сказал, что не стоит торопиться бежать, потому что может случиться восстание в лагерях военнопленных, и многое может перемениться. Очевидно, что здесь была связь с русским офицером в немецкой форме, который приезжал из Люкенвальде. Тем не менее я решил не ждать. В выбранный день побега я работал один под присмотром гражданского немца, который занимался какими-то делами и за мной особенно не присматривал. Выбрав удобный момент, я спрятался на сеновал (громадный сарай над коровником, наполненный сеном). Зарылся глубоко в сено под балку крыши. Слышу - меня зовет немец: «Лео, Лео» (так меня немцы называли). Спустя некоторое время на сеновал залез постовой, который стал штыком винтовки протыкать подозрительные места. Шаги все ближе и ближе ко мне. Глубоко под балку он не мог достать. Слышу, шаги стали удаляться, я успокоился. На сеновале я пролежал почти до рассвета.

Спустя некоторое время услышал невдалеке выстрелы. Дело в том, что охрана предупредила нас, что при следующем побеге кто-то из военнопленных будет расстрелян. Правда, что-то в это не верилось. Мне подумалось: «Вот и погиб кто-то из-за меня». Позднее, в другом лагере, мне передали, что действительно одного военнопленного расстреляли. Так что если бы меня поймали, меня могли бы расстрелять, хотя охрана ко мне, учитывая мой возраст, относилась благосклонно.
Лишь только стало рассветать, я спустился с сеновала и осторожно, миновав хозяйственные постройки, вышел в поле. В поле подошел к стогу сена, где был спрятан мой хлеб, но ничего не обнаружил. Его, вероятно, съели какие-то животные. Прошел через поля по лесопосадкам, вышел за пределы имения. Решил идти на юго-восток, в сторону Чехии, ориентируясь по солнцу. Идти старался по грунтовым дорогам, не выходя на крупные магистрали. Хотелось есть и пить. Попил воды из большой лужи, где вода казалась почище. На поле увидел паренька, занимавшегося прополкой. По одежде и физиономии понял, что это русский. Кстати, на сельхозработах работали преимущественно русские, были, правда, и военнопленные французы, сербы. Я подошел к этому парню, спросил, откуда. Он ответил, что из Ленинградской области. Я объяснил ему свое положение. Помочь он мне ничем не смог, так как привезли его недавно. Он пожаловался, что хозяин его кормит плохо, поэтому помочь с едой он не может.
Я пошел дальше. Ночевал в лесу. Питался сырыми овощами с полей. Однажды зашел в небольшой городишко, чистенький и уютный. Какой-то немец средних лет спросил меня, откуда я. Я ответить вразумительно не смог, да и что мог ему сказать: если ответить, что я русский и работаю у хозяина - то спросит, а кто хозяин? Отвел он меня в полицию. Там мне ничего не оставалось, как рассказать, что я военнопленный и сбежал из лагеря. Отвезли меня в какой-то город и поместили в одиночную камеру в тюрьме. Через окно с решеткой был виден небольшой тюремный двор. Из соседней камеры слышен был иногда молодой сильный голос, распевающий песню «Ты меня не любишь, не жалеешь…». В тюрьме меня продержали дней десять, а затем отправили в небольшой лагерь для военнопленных, расположенный у городка Форст. Работали там на лесоповале. Работа тяжелая, с питанием было хуже, чем в Борниме (прежнем лагере), так как в лесу взять было нечего. Этот лагерь считался штафным. Народ был разный: русские, украинцы, белорусы, кавказцы. Нередко бывали ссоры и потасовки. Было трудно и голодно. Некоторые не выдерживали. Помню случай, когда молодой здоровый парень из Западной Украины от безысходности хотел лишить себя жизни диким способом: стал разбегаться, чтобы с разбегу ударом о стену разбить себе голову. С трудом его удержали. Говорили, что такой способ самоубийства принят на Карпатах.
Затем меня перевели в концлагерь, расположенный возле города Цоссен, обслуживающий территорию какой-то крупной военной базы, расположенной недалеко от главного штаба вермахта. Перевод из штрафного лагеря наверняка был осуществлен не без помощи русских, близких к администрации шталага III А в Люкевальде. Условия здесь были легче, чем на лесоповале. Работа заключалась, главным образом, в уборке территории лагеря и внутри казарм, если они пустовали. Естественно, под охраной солдат. В казармах иногда удавалось подобрать недоеденный хлеб и другое питание. Однажды вечером даже удалось привезти на тракторе (тракторист был наш) несколько мешков картошки, взятой украдкой в картофелехранилище. Удалось потому, что нашему переводчику (из военнопленных) удалось каким-то образом ввести в заблуждение охранника нашего лагеря.
Миновал Новый год. Начался 1945 год. В начале апреля стал слышен отдаленный грохот орудий, который с каждым днем становился все громче и ближе. И вот однажды со своими вещами нас построили в колонну и повели в Люкенвальде, в концлагерь, в сопровождении нескольких солдат и фельдфебеля. Люкенвальде расположен восточнее города Цоссен, так что мы шли на восток, в сторону фронта. Местность была лесистая. Мы ускорили шаг. Солдаты и фельдфебель стали отставать. С ними был наш переводчик (бывший командир-пограничник). Очевидно, что ему удалось объяснить фельдфебелю обстановку и убедить немцев отстать от нас. Мы стали растекаться в разные стороны. Часть из нас пошла прямо и подошла к небольшому населенному пункту. Решили отлежаться и обождать, что будет дальше. Вскоре послышался шум моторов и подошла колонна автомашин с нашей мотопехотой. Это были передовые подразделения Уральско-Львовского добровольческого танкового корпуса, сформированного на Урали из добровольцев. Каждого из нас наскоро допросили и отпустили. В подразделениях был большой недокомплект личного состава, и нас зачислили в действующий состав. Некоторые пошли в артиллерию, многие - в пехоту. Я со своим старшим товарищем, Михаилом Коломийцевым (бывший стрелок-радист бомбардировщика) был зачислен в разведвзвод. Нам выдали оружие. Мне сначала досталась винтовка, затем - автомат ППШ. Двинулись в направлении на южную часть Берлина, до которого было 60-70 км. Впереди - танки, для которых большую опасность представляли легкие безоткатные орудия (фауст-патроны), прожигающие броню танков насквозь. Переносится он одним человеком, который мог укрыться где угодно. Через смотровую щель танка заметить его было трудно, поэтому на броню танка танкисты часть брали несколько пехотинцев, которым легче было обнаружить «фаустника». Мне также приходилось быть в этом качестве.

Наступление наших войск было стремительным, так как сплошной линии фронта не было. В небольших городках оставалось много местных жителей. Разрушений было мало, так как наша артиллерия била лишь по тем зданиям, которые были превращены немцами в опорные пункты. Очень многие из местных жителей остались в своих домах. На улицах и в домах часто можно было видеть брошенное оружие. 24 апреля нашим корпусом был взят город Потсдам - бывшая резиденция германских императоров. В последних числах апреля Берлин был полностью окружен. Наша 29-я бригада вышла к реке Шпрее в юго-восточной части Берлина. Накануне взводу саперов под обстрелом по остаткам железнодорожного моста удалось форсировать Шпрее, но почти все они ночью были уничтожены. Приказ вновь форсировать реку получил наш взвод. Подготовили подручные средства, но к тому времени наши войска переправились через Шпрее в черте Берлина. Ночь провели в лесу под сильным минометным обстрелом в стрелковых ячейках. Мины рвались со всех сторон, даже на ветвях деревьев. Я вырыл свою ячейку еще глубже, заглубил ее в стенку и правильно сделал, так как осколки, когда мина разрывалась на дереве, залетали внутрь окопа. Под такой обстрел я попал впервые. К утру все стихло. Подъехали автомашины, и мы поехали в сторону центра Берлина. По мере приближения к центральной части Берлина число разрушенных зданий увеличивалось, артиллерийская канонада становилась все сильнее. Подъехали к какому-то скверу, так батареи «катюш» и гаубиц стояли чуть ли не вплотную и вели огонь в направлении центра города. Снаряды рвались совсем невдалеке, впереди вздымалась сплошная стена дыма и огня. Нам сказали, что огонь ведется по району рейхстага. Мы получили приказ переправиться по мосту через Тельтов-канал и вернуться в южную часть города (еще занятую немцами), где было много лесопарков и озер. Двигались в пешем строю, по-ротно. В небольшом леске внезапно попали под сильный пулеметно-автоматный огонь. Наш взвод разведки, который шел во главе колонны, быстро развернулся и контратаковал противника. В этом бою погиб мой земляк - ленинградец Виктор Кузьмин, девятнадцатилетний паренек с Васильевского острова. Пуля попала ему в висок. Похоронить его пришлось здесь же, в лесу.

Тяжелой выдалась одна из последних ночей войны. Вечером мы вышли на опушку леса к какому-то небольшому городку. По нам открыли огонь. Мы залегли и отошли немного вглубь леса. Только отрыли стрелковые ячейки, как начался минометный обстрел, который немцы методично вели до рассвета. Снова мины рвались в густых сосновых кронах, и осколки сыпались на землю. К утру все стихло. Начали атаку на этот населенный пункт, но были встречены плотным огнем. Одна из рот, в которой было много освобожденных из концлагерей военнопленных (естественно, ослабленных), в течение нескольких минут потеряла около 30 человек, оставшихся лежать ровным строем, головами вперед. Видно было, что все встали в атаку дружно.
В ожесточенных стычках прошло несколько дней. Этот населенный пункт мы взяли только с помощью артиллерии. Здесь запомнился еще один эпизод. С верхнего этажа одного дома велся пулеметный огонь. Артиллеристы его подавили, мы перебежками двинулись к этому дому. Впереди меня бежал рослый боец из военнопленных, в кожаной трофейной куртке, и вдруг он упал. Меня пуля миновала; очевидно, стрелок стрелял по более крупной цели.
В ходе боев мы проводили зачистку домов от немецких солдат. Встречалось много брошенного оружия - винтовки, автоматы, пистолеты, фаустпатроны. Я решил взять себе на всякий случай пистолет, который впоследствии отдал одному из лейтенантов, отправляемых в Россию. Однажды к нам подошли два офицера и попросили подстраховать их при задержании одного человека. Выяснилось, что это молодая девушка, жена предателя - генерала Власова. Вела она себя совершенно спокойно. Охрана ее (а она, вероятно, была) куда-то исчезла. Все обошлось спокойно. Однажды к нам пришел молодой серб из бывших военнопленных и попросил оружие, чтобы воевать вместе с нами. Дали ему автомат. Лежим мы в лесу рядом. Невдалеке по дороге идут немецкие гражданские беженцы. Серб говорит мне, что давай их обстреляем, я должен отомстить за смерть моих родственников. Я ответил, что мы с мирными жителями не воюем, ведь не они же расстреливали его родственников. Удалось его отговорить. Вскоре его от нас забрали.
К 1 мая наш взвод вышел к озеру Вайсензее. Закрепились в большом кирпичном доме у берега озера, периодически перестреливаясь с немцами, находившимися на другом берегу. К утру 2 мая перестрелка и гул артиллерии стали стихать. Утро выдалось светлым, солнечным - и ни одного выстрела, непривычная тишина. Солдатский телеграф передал: «Берлин капитулировал». Все надеялись на отдых, но в тот же день подошли автомашины, и начался марш на Прагу. Передовые танковые батальоны сбивали заслоны немцев, мотопехота следовала за ними. Миновали Дрезден, занятый уже нашими войсками, очень сильно разрушенный англо-американскими бомбежками. Миновали Судеты, вошли в Чехословакию. Однажды ночью, уже под утро, мы были разбужены частыми выстрелами. Выскочили из машин, и нам сообщили, что Германия капитулировала. Наши передовые танковые части в это время уже были в Праге. Через день подъехали к Праге и мы. По дороге и в Праге улицы были заполнены ликующим народом. При остановках чехи нас приглашали к себе домой, давали помыться, угощали, чем могли. Однажды утром после ночлега наш полк выстроили, вывели одного сержанта и зачитали приказ о его наказании за грабеж одного дома - приговорили к расстрелу. Здесь же перед строем он был расстрелян. Был он из похоронной команды и пользовался относительной свободой. Больше таких случаев не было. Подъехали к Праге; снова - ликующие толпы народа. Не задерживаясь особенно, миновали Прагу, получив приказ о марше на Венгрию. Проезжали через юго-восточную часть Германии. Меня здесь удивило, что встречались довольно бедные сельские дома с соломенными и камышовыми крышами. Проехали через окраины Вены, въехали на территорию Венгрии и расположились на берегу озера, пограничного с Австрией. Выстроили землянки, обустроили их, и началась военная учеба: строевая подготовка, изучение оружия, стрельбы, походы. Невдалеке от лагеря в пещерах, то ли естественных, то ли отрытых, жили цыгане, бедные и грязные..

Спустя несколько месяцев нас перебросили под Будапешт. Расположились в палаточном городке у лесочка вблизи виноградников. Началась учеба, походы, иногда поездки в Будапешт. (В Будапеште я был свидетелем уличной сценки, когда затюканного румына несколько венгров согнали с тротуара на проезжую часть улицы - всех нас это поразило). Иногда устраивали вылазки в виноградник: отправляли 2-3 человек с плащ-палаткой, в которую они набирали виноград (многие виноградники были бесхозные).
Затем нас перебросили в город Секешфехервар вблизи озера Балатон, где недавно шли ожесточенные танковые бои. Почему-то много было подбитых американских танков, поставляемых нам по лендлизингу. В Секешфехерваре нас разместили в бывших казармах военного городка. Снова началась военная учеба. Вскоре началась мобилизация старших возрастов и бывших студентов. Распрощались с ними, взяли у них домашние адреса, и с некоторыми из них впоследствии я вел переписку. К зиме нас перебросили в Германию и разместили в старых немецких казармах военного городка недалеко от Берлина. Зачислили в учебный батальон, где командиром был Герой Советского Союза майор Самсонов. Снова учеба, тренировки, походы, иногда увольнение в город небольшими группами. В конце 1946 года меня перевели в другую часть, расположенную в городе Вологда, тоже в разведподразделение мотострелковой бригады. Располагались на окраине города в военном городке. Снова учеба с выходами на лыжах в лес. Однажды ходили на лыжах в поход в направлении на Архангельск (до города Вольск и обратно). Это в общей сложности около 600 км. Ночевали в лесу, в шалашах, в которых разводили костры.

Незаметно пролетели две недели отпуска. Вернулся в часть. Снова учеба, тревоги, походы. В 1949 году командование мне и еще одному старшине разрешило учиться в вечерней школе. Я стал учиться сразу в десятом классе, минуя девятый. От остальных учеников, пришедших в школу после девятого класса, я заметно не отставал. В марте 1950 года был объявлен приказ о демобилизации моего возраста, но до этого нас направили на месяц на лесозаготовки под город Котлас. Жили там в шалашах, и хотя работа была тяжелая - не унывали, не скучали, пели песни, иногда ходили в сельский клуб - в кино. И вот мы снова в вологодских казармах. Получили необходимые документы, продовольствие на дорогу, и вот я в поезде.
Домой я прибыл в начале апреля. На первом плане была вечерняя школа. В Жихареве не было десятого класса вечерней школы, и я решил ехать в город Волхов, где была вечерняя школа. Жил я там же, в Волхове, у своей тети. В школу меня приняли и, прозанимавшись пару месяцев, я стал сдавать выпускные экзамены. Сдал все без пересдачи, правда, большинство оценок были тройки. Затем летом стал работать на железной дороге рабочим и одновременно готовиться к поступлению в институт. Выбрал Ленинградский политехнический. Там учились несколько моих знакомых ребят (один из них был секретарем комсомольской организации института). Мне необходимо было выбрать факультет, где была бы гарантирована стипендия при наличии троек. Выбрал механизацию мелиоративных работ. Первый семестр закончил с одной тройкой и пятеркой по математике. Впоследствии учился средне, был старостой группы. Институт закончил в 1955 году и был направлен в город Новокуйбышевск (возле Сызрани) на строительство нефтепровода, работал прорабом. Затем был переведен на Ленинградский механический завод УТМ, где работал конструктором лет восемь. Затем - СевНИИГМ, где работал заведующим конструкторским бюро. Стал работать над кандидатской диссертацией, которую защитил в семидесятых годах. Результаты работ доведены до опытных образцов, за которые получены четыре медали ВДНХ.